24 марта 2012.
***
Да, люди, безусловно, остаются. В лицах чужих, других, никогда тебе не известных, - они как будто непостижимым образом оставляют свой след, улыбаются в них, проступая кровным родством братьев. Меня ужаснуло и потрясло, когда однажды я увидела все лица - одним-единственным, вызываемым, жданным, сосредоточением моим и мыслью. А ведь тоньше, реже, прореженнее, более тонким слоем, совсем чистым, - оно проступает так или иначе во всех до сих пор. И не только это одно. Я знаю, что там лица моих бабушек и дедушек, я знаю, что другие - видят лица и лицо своих других.
Кроме того, что мы остаемся в вещах, которыми мы владели, прикасались, носили - в чьих-то глазах мы связаны с ними, мы не оставили их, мы все еще связаны с ними. Мы - обрывками - остаемся цветными пятнами в радужках чьих-то глаз, тенью, пробегающей по ним, как по лунным краторам, обрывками лент и мотков нитки - мы случайно остаемся в ушах словами, и кто-то их случайно воспроизведет, и это буду я, это возвратишься ты, и никто не узнает, Одиссей, а назвавший, повторивший твой жест - может быть, почувствует тебя и что призывал тебя.
Безусловно, ничто никуда не исчезнет, не исчезает, "никогда никуда" , "мы нежней и прочней, чем гранит", все остается, так странно превращенным и - разделенным. Мы действительно разлетаемся, разделяемся - со своими словами и мыслями, со своим образом для глаз других, со своими руками. Мы теряем себя. Но это, то же самое - самое страшное - происходит с нами всю жизнь: мы теряем себя, связь с собою прошлым, мы, как растение, отмираем и возобновляемся, но растение не грустит об этом, а мы тревожимся и боимся - не сохраниться, быть чистым новым рождением, быть пустым. А удержать все равно нельзя - эту ткань вырывает течением, не за что ухваться - нет места на себе, чтобы удержать в своих руках себя, продлевая и помня, продолжая и владея вселостностью груза. Мы страдаем от того, что мы легкомысленны, как бабочки, что для нас день сменяет ночь и мы просыпаемся несколько новыми, а, может, и новыми совершенно. Но не страдали ли бы мы, если бы были целостны и вечны, как Б-г, огромны, как континент, равновесно сосредоточенны, как плывущий слон, дотягиваемы до всего, как звездные весы. Едва ли выносима хотя бы непрерывность памяти. Но как же жаль, что мы исчезаем, закрыв глаза, и не помним себя, и становимся иным, и никогда не возвращаемся, не вступаем даже в границы своей плоти, сколько бы ни ходили по своим следам, по протоптанной дорожке от ванной до кухни, вокруг стола. Бабочки.
Вспыхивающие плавники сансары.
***
Религиозная по сути идея о термодинамическом единстве, стоках и истоках, о "исправлении имен", "нахождении искр", о том, что что бы человек ни делал (прыгал, рисовал пальцем на стекле или стирал, был причиной сдвига, исчезновения, что тоже важно, создавал случайное и эфемерное, находил язык и освобождал эти импульсы), в своей экзистенциальной ситуации от совершает много. Это бесконечно важно - как взмах крыльев бабочки, как любое случайное и иррациональное событие. Он много создает и много разрушает, он не видит и никогда не "узнает" (очевидностью глаз и ума) целого, но он как будто предугадывает следующее, что он должен сделать для этих вихрящихся потоков, этого целого, как будто предвидит конечный итог. Не цель, не результат - без этого снисхождения, обрывания, выдувания итога в пустую трубку, забвения начала участниками, аннигиляции всего, что было до сегодняшнего дня, что обрекает на неосуществление и конец.
Важно то, что он своим спонтанным желанием выдует радужный мыльный пузырь, пнет, захлопывая, дверь.
Важно, что он этого хочет.
---
Жертвоприношение - разрушение материально-структурной информации в однои месте и создание (через разрушение, потрясение предшествующей) эмоцициональной, волевой информации в другом месте (в свидетелях), структурирующей память, восприятие времени и пространства.
Удивительно, что и мы, мы-как-дети, переводим объект из одной сферы бытия в другую, в невидимую, - чтобы понять объект. Мы превращаем вещь, протаскивая через замочную скважину, переносим в сферу понятий, объектов иной природы: вещи более нет, мы говорим не о ней, а о утерявшей ряд прежних и приобретшей новые свойства проекции.
Ребенок, желая познать вещь, угичтожает ее, переводит из бытия в небытие. Совершает жертвоприношение - чтобы сам, как Б-г, постичь вещь целиком, без вытягивания из нее бесплотной тени понятия. Это не позитивистский интерес к "устройству", это именно жертвоприношение: жертвоприношение (никому, не себе) любимой игрушки, которая есть живое и самое, жертвоприношение собственной чистоты, тела, ума... Поразительным образом он через разрушение обретает разрушенное: некое неартикулируемое знание о сферах существования, о смерти и взаимосвязи между ними - вместо сломанной игрушки. Обретение чистоты - после опыта темноты, иного.
***
Человек скатывается в солипстзм, норма смещается в сторону аутизма: человек не понимает, что он говорит сам с собой - или что говорит не сам с собой.
***
Солнце низко над кромкой насыпи, белой-белой и ровной, потом низко над лесом и просвечивает его вытянутые верхушки, оттого на снегу и на самих древесных кронах, переплетениях древесных сосудов - сиреневые пятна. Вспыхивают и бегут, дробятся на мелкие, проваливаются сквозь снег, снова загораются красным древесным сердцем, воздушным шаром крови, сдвигаются, не совпадая ни с чем. Отделяются от дерева и летят. Порождения деревьев и солнца - колония оторвавшихся шаров, которые моргают на светлеющем оранжево-голубом на исходе небе. Пульсируют, попадая и приближаясь к моим глазам.
***
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
