![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
shlomith_mirka25 июля 2012.
Заскучала по ледяным дорогам, разъезженным колесами, исчерченным, крошащимся и блестящим, как крыши или жженый сахар.
***
Пахнет жарой - даже не колкой низкорослой, не сладким клеверным духом над ней, не свешиваюшимися изъязвленными солнцем яблоками, а чем-то еще. Летают красные вертолеты, огарком чернее большая бабочка, летят, распрямив крылья, черные грязные голуби. Завязнув, плутает самолет в большой - на весь запад - туче. Резко, остро смотрится покрасневшая рябина - на голубом. В небе - шитье каких-то нарядных рубашек, стягиваются края. Наверху дышат сухо и остро серая полынь и едкая пижма, сладко и тихо пахнет мышиный горошек, я думала, я забыла его запах. У реки - душно и жарко, все заросло красными водянистыми башмачками. Трава ребристая и ярко-зеленая, не то вылепленная из стынущей краски, не то вырезанная. Единственное, что огорчает: к реке можно спуститься только по одной дороге, мимо четырех лежащих собак, и я с тоской оглядываюсь - для меня это как мимо Цербера в Аид.
***
Камешек выскакивает из-под ноги: то ли паук, маленький белый краб. Проносятся машины, таща шлейф одеколонного запаха. Похоже на старый дешевый юг. А ведь иду я сейчас мимо котельной, во дворе ее растет елка, и каждый Новый год ее наряжают - наверное, работники котельной. Я, возвращаясь от автобусной остановки, в 11 часов вижу эти красные огни посреди снежного двора и черного воздуха.
***
26 июля 2012.
Разбудил звонок - выдрал из темноты, спеленутой, отсыревшей. Спала мало - и не выбираясь в сон из своей кровати, с двух сторон стенки. Потом слушала чудовищные песни из окна: разговоры, ор, детский плач, хохот, грохот, смешки.
---
И Лена - всегда так появляется: взмахивая крыльями, ослепляет, сваливается, как Черный Плащ. Может, просто оттого, что я плохо вижу, люди для меня вырастают из-под земли, рушатся с неба, оказываются во плоти передо мной. В лучшем случае - дают мне увидеть, что проходят по земле - вот, передо мной, - шага четыре.
***
Ночью вышла на балкон - слышу по синему полиэтилену какой-то шелест, посмотрела: паук переступает - отодвинулась с уважением. Ушла с балкона, оставив его идти дальше на свою Фудзияму.
***
Черная собака в жару тяжело дышит, вывесив язык, поглядывает на меня, распласталась на асфальте. Рядом в подоржниках сидит серая кошка.
Какой-то лохматый таксик на своих маленьких ногах (гусеничном ходу) влез в самую грязную лужу: не вода - высыхающая густая вакса. Залез, прополз брюхом, вышел - шерсть свешивается, язык свешивается - смотрит на хозяев. Огорченные.
В прудах появились какие-то странные рыбки, новые. Поворачиваются, блестят боком, как лезвием. Я думала, это пузырьки воздуха со дна.
Донным илом, конечно, пахнет, камышами. Собака бегает с мячиком. Удержаться невозможно: полежала на земле, посмотрев немного на все с точки зренья жуков. Трава, небо, камыши, ветер, детская коляска, сам карапуз, собака с мячиком. Понравилось. Только читать неудобно: глаза смыкаются, голова кружится. Делать ничего не хочется.
Кастор и Поллукс умудрились сесть на одно бревно совершенно зеркально - две сгорбленные кариатиды для некого круглого входа, - и громко загрызли семечки.
О, с каким непередаваемым тихим свистом говорили мне "здрасссьте" мужчины на беговой дорожке вокруг прудов. В Бухаре фунт изюма.
***
Играли в "тарелочку", так смеялись друг на друга.
И вот - темно, пустые детские площадки, пустые качели, пустой паровоз, стадионный прожектор у станции, можно идти по поваленому столбу, никто не смотрит, можно идти походочкой Чарли Чаплина. Листья снизу блестят, как мокрые. Несколько звезд, один яркий, увешанный огнями самолет.
***
27 июля 2012.
***
Лодки привязаны к колышкам, каждая - к четырем, рассохшимся, расщепленным. Выглядит как непреднамеренная часть пейзажа, выросшее из дна самотворение, с которым человеческим рукам не справиться. Только что лодки привязать, трепыхающиеся. Растянуть, как паруса.
***
29 июля 2012.
***
Гуляли по улице, в жарком фиолетовом воздухе, гуляли, как в Одессе, только в этой пустой миражной Одессе, новой Одессе никуда нельзя было прийти. Воздух несет ноги над асфальтом, горячий, делаем в этом низком полете петли, дуги - а все идем по крыше выстроенных на склоне гаражей, по шершавому этому языку со стекающим битумом, и только какое-то восьмое чувство достраивает эти повороты, шум моря, нависающие акациевые тени. Шум, шум, а потом в тишине и запах, и холод - когда становится темнее. В городе никого нет, кроме собак и сверчков, и так еще тепло этими остаточками дня, рассеянными, сворачивмюшимися в воздухе лоскутками сиреневого и розоватого тепла. Сверчки высоко в древесной темноте. Город не тот. Собаки убегают, только во второй половине ночи две стаи будут петь на два хора. Выруливают на машинах люди, хлопает в воздухе неопрятность и брань. Бензинные шлейфы, дымные перетяжки.
Сверху видно, как на площадке для катания верхом на низком велосипеде сидит парень, сгорбившись, как в ожидании дождя. Птенец.
Только луна вчера стояла желтой вертикальной половинкой, а сегодня явилась изрытой глазными голубыми океанами кисейной планетой. А так - только окно захлопнуть.
Еще нашла здесь - те акации. С такими коричневыми стручками как из выдубленной кожи, шклестящими и сухими, и с одной веточкой белых цветов. Не решилась потрогать.
***
30 июля 2012.
***
Александр на скамейке, хоть и заводил глаза в какое-то занебесье, раньше был полон готовности встать, а нынче что-то сгорблен, укутан в непогодный плащ, укатан. Хоть и луч солнца на нем. "Хотите жить один раз?" - спрашивает девочка, запыхавшись, слезая с карусели. Хотя нет - все же веселее вблизи: весел, весел, что ему! Давно знаем друг друга, давно он все про меня знает. Нашла я его в самый одинокий и печальный период, меня даже выгнали с кладбища же... А вот он, солнечно-утешен, немного похож на гуся вблизи, снизу вверх. Мимо скачет черная гладкая кошка, молния. Играют возле в футбол крошечные дети, бледнокожие здесь, в тени, молочные белоголовые котята. Пушкина, впрочем, никто не трогает. Клумбы давно заросли травой. Конечно, не удержусь, поглажу руку, лежащую у него колене, ртутно блестящую, лунную.
***
Заскучала по ледяным дорогам, разъезженным колесами, исчерченным, крошащимся и блестящим, как крыши или жженый сахар.
***
Пахнет жарой - даже не колкой низкорослой, не сладким клеверным духом над ней, не свешиваюшимися изъязвленными солнцем яблоками, а чем-то еще. Летают красные вертолеты, огарком чернее большая бабочка, летят, распрямив крылья, черные грязные голуби. Завязнув, плутает самолет в большой - на весь запад - туче. Резко, остро смотрится покрасневшая рябина - на голубом. В небе - шитье каких-то нарядных рубашек, стягиваются края. Наверху дышат сухо и остро серая полынь и едкая пижма, сладко и тихо пахнет мышиный горошек, я думала, я забыла его запах. У реки - душно и жарко, все заросло красными водянистыми башмачками. Трава ребристая и ярко-зеленая, не то вылепленная из стынущей краски, не то вырезанная. Единственное, что огорчает: к реке можно спуститься только по одной дороге, мимо четырех лежащих собак, и я с тоской оглядываюсь - для меня это как мимо Цербера в Аид.
***
Камешек выскакивает из-под ноги: то ли паук, маленький белый краб. Проносятся машины, таща шлейф одеколонного запаха. Похоже на старый дешевый юг. А ведь иду я сейчас мимо котельной, во дворе ее растет елка, и каждый Новый год ее наряжают - наверное, работники котельной. Я, возвращаясь от автобусной остановки, в 11 часов вижу эти красные огни посреди снежного двора и черного воздуха.
***
26 июля 2012.
Разбудил звонок - выдрал из темноты, спеленутой, отсыревшей. Спала мало - и не выбираясь в сон из своей кровати, с двух сторон стенки. Потом слушала чудовищные песни из окна: разговоры, ор, детский плач, хохот, грохот, смешки.
---
И Лена - всегда так появляется: взмахивая крыльями, ослепляет, сваливается, как Черный Плащ. Может, просто оттого, что я плохо вижу, люди для меня вырастают из-под земли, рушатся с неба, оказываются во плоти передо мной. В лучшем случае - дают мне увидеть, что проходят по земле - вот, передо мной, - шага четыре.
***
Ночью вышла на балкон - слышу по синему полиэтилену какой-то шелест, посмотрела: паук переступает - отодвинулась с уважением. Ушла с балкона, оставив его идти дальше на свою Фудзияму.
***
Черная собака в жару тяжело дышит, вывесив язык, поглядывает на меня, распласталась на асфальте. Рядом в подоржниках сидит серая кошка.
Какой-то лохматый таксик на своих маленьких ногах (гусеничном ходу) влез в самую грязную лужу: не вода - высыхающая густая вакса. Залез, прополз брюхом, вышел - шерсть свешивается, язык свешивается - смотрит на хозяев. Огорченные.
В прудах появились какие-то странные рыбки, новые. Поворачиваются, блестят боком, как лезвием. Я думала, это пузырьки воздуха со дна.
Донным илом, конечно, пахнет, камышами. Собака бегает с мячиком. Удержаться невозможно: полежала на земле, посмотрев немного на все с точки зренья жуков. Трава, небо, камыши, ветер, детская коляска, сам карапуз, собака с мячиком. Понравилось. Только читать неудобно: глаза смыкаются, голова кружится. Делать ничего не хочется.
Кастор и Поллукс умудрились сесть на одно бревно совершенно зеркально - две сгорбленные кариатиды для некого круглого входа, - и громко загрызли семечки.
О, с каким непередаваемым тихим свистом говорили мне "здрасссьте" мужчины на беговой дорожке вокруг прудов. В Бухаре фунт изюма.
***
Играли в "тарелочку", так смеялись друг на друга.
И вот - темно, пустые детские площадки, пустые качели, пустой паровоз, стадионный прожектор у станции, можно идти по поваленому столбу, никто не смотрит, можно идти походочкой Чарли Чаплина. Листья снизу блестят, как мокрые. Несколько звезд, один яркий, увешанный огнями самолет.
***
27 июля 2012.
***
Лодки привязаны к колышкам, каждая - к четырем, рассохшимся, расщепленным. Выглядит как непреднамеренная часть пейзажа, выросшее из дна самотворение, с которым человеческим рукам не справиться. Только что лодки привязать, трепыхающиеся. Растянуть, как паруса.
***
29 июля 2012.
***
Гуляли по улице, в жарком фиолетовом воздухе, гуляли, как в Одессе, только в этой пустой миражной Одессе, новой Одессе никуда нельзя было прийти. Воздух несет ноги над асфальтом, горячий, делаем в этом низком полете петли, дуги - а все идем по крыше выстроенных на склоне гаражей, по шершавому этому языку со стекающим битумом, и только какое-то восьмое чувство достраивает эти повороты, шум моря, нависающие акациевые тени. Шум, шум, а потом в тишине и запах, и холод - когда становится темнее. В городе никого нет, кроме собак и сверчков, и так еще тепло этими остаточками дня, рассеянными, сворачивмюшимися в воздухе лоскутками сиреневого и розоватого тепла. Сверчки высоко в древесной темноте. Город не тот. Собаки убегают, только во второй половине ночи две стаи будут петь на два хора. Выруливают на машинах люди, хлопает в воздухе неопрятность и брань. Бензинные шлейфы, дымные перетяжки.
Сверху видно, как на площадке для катания верхом на низком велосипеде сидит парень, сгорбившись, как в ожидании дождя. Птенец.
Только луна вчера стояла желтой вертикальной половинкой, а сегодня явилась изрытой глазными голубыми океанами кисейной планетой. А так - только окно захлопнуть.
Еще нашла здесь - те акации. С такими коричневыми стручками как из выдубленной кожи, шклестящими и сухими, и с одной веточкой белых цветов. Не решилась потрогать.
***
30 июля 2012.
***
Александр на скамейке, хоть и заводил глаза в какое-то занебесье, раньше был полон готовности встать, а нынче что-то сгорблен, укутан в непогодный плащ, укатан. Хоть и луч солнца на нем. "Хотите жить один раз?" - спрашивает девочка, запыхавшись, слезая с карусели. Хотя нет - все же веселее вблизи: весел, весел, что ему! Давно знаем друг друга, давно он все про меня знает. Нашла я его в самый одинокий и печальный период, меня даже выгнали с кладбища же... А вот он, солнечно-утешен, немного похож на гуся вблизи, снизу вверх. Мимо скачет черная гладкая кошка, молния. Играют возле в футбол крошечные дети, бледнокожие здесь, в тени, молочные белоголовые котята. Пушкина, впрочем, никто не трогает. Клумбы давно заросли травой. Конечно, не удержусь, поглажу руку, лежащую у него колене, ртутно блестящую, лунную.
***