shlomith_mirka

А повешу здесь, все равно лежит мертвым грузом.
Осталось с философского мастер-класса Ильи Дворкина и Марка Гондельмана на летней школе по иудаике 2011.

--------------------------------------------------

***
Герман Гессе. Игра в бисер. Собственные сочинения Иозефа Кнехта.

ЖАЛОБА

Нам в бытии отказано. Всегда
И всюду путники, в любом краю,
Все формы наполняя, как вода,
Мы путь нащупываем к бытию.

Так совершаем мы за кругом круг,
Бредем сквозь свет и мрак, всему чужды,
Руке нетвердой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.

Нам не постигнуть, что творит Господь;
Все сызнова Горшечник лепит нас,
Покорную переминает плоть,
Но для обжига не приходит час.

Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, -
Не оглянуться, не остановиться,
А бытие все так же недоступно.

Перевод С. Аверинцева


***

Всё бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно, -
Мне всё равно - вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы,
Прошедшее, грядущее - во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешел граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.

(А.Блок)

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Любельская И.Е.
ИФТИ св. Фомы, Москва.

Четыре текста.


Стихотворение Германа Гессе начинается категоричным утверждением: “Нам в бытии отказано.”
Движение с целью достижения полноты бытия – становится изгнанничеством. Не из бытия (истинно сущего), но уж верно на эмпирическом уровне, из той среды, в которой живет, понимает и чувствует человек. Рыбы из ее моря – изгнание?
С водой – подходящий образ. Вода не имеет ничего своего, внешне (извне) воспринимаемого как присущее ей по природе. Она пробует ”взять” внешнее от других вещей – и так дойти до субстанции, до первоосновы (“Все формы наполняя, как вода,/
Мы путь нащупываем к бытию”) (3-4 строки), но – это невозможно. Единственная внутренне присущая ей природа – состав – не осознается как предмет поиска. (Оборот к этому – путь к ключ к стихотворению Блока). Незавершающаяся Бесконечность Гессе (“Осуществить себя! Суметь продлиться!/Вот цель, что в путь нас гонит неотступно…”) и своей волей поставленный (и потому неоспоримый) абсолютный предел Блока).

Человек (у) Гессе, как вода, заблуждается относительно своей природы и ищет ее вовне.
Но вовне – всё чуждо.
То, что имеем, - не бытие. И только потому, что изначально не были определены черты искомого - кроме того, что оно истинно существует.
7-ая и 8-ая строки – о слабости:
Руке нетвердой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.
О метафизическом своем несовершенстве делатель говорит языком эмпирического, тварного, простого мира, уже этим признавая и понимая свою отрезанность.

То, что бытия нет в эмпирическом, воспринимаемом человеком мире, - аналогично выводу Парменида и выводу Платона: бытие только умопостигаемо (Платон), оно отлично от человеческих представлений (т.е. неизбежно от языка - Парменид).

10-ая строка Гессе (“Все сызнова Горшечник лепит нас ”) – о постоянстве, непрерывности творения и его вечной неполноте, трагичной незавершенности (по Платону – творения мнимого, иллюзорного, изменяющегося). А если творимое еще и чувствует - то оно в этом круге страдает. Это сансарическое бытие, и его повторяемость – это элемент страдания (дукха). В отличие от буддийской и индуистской (ранней) философии для Гессе у изменяющегося и иллюзорного есть первопричина – Творец (и не стоит вопрос, этот Творец – есть ли Бытие? Его ли тварь ищет, пытаясь бежать за Бытием?). Но это та же пластинка, вяло и кособоко переваливающаяся, когда игла произвольно скачет с бороздки на бороздку, воспроизводя одну и ту же траекторию, хотя и в чуть разных пейзажах. Сценарии, способы эмпирического (не-бытийственного) состояния не слишком отличаются: бороздки похожи, да и их число ограничено.

Безнадежность в том, что нет ничего конечного: ни истины, ни формы – и с этим человеческому разуму трудно смириться, принять то, что он никогда не будет владетелем полной правоты (ни метафизической, ни этической), а сможет только находить решения, более или менее пригодные (этический выбор, как правило) в данной ситуации (жить так, как мыслится наука Карлу Попперу).То есть жить в той “воде”, из которой сам себя выбрасывает, не может не выбрасывать по своей не уживающейся нигде, ни в каком заменителе, природе: в мире конвенционального, ситуативного, в большой степени воображаемого. (Жить – невозможно. Так появляется нигилизм и анархизм.) С этим трудно смириться математическому уму (и уму Гессе), - который изобрел мир, где есть абсолютные величины и неизменные основания, недвижные платформы, где легок переход от –∞ и +∞ к конкретному числу (сходимость интегралов, суммы бесконечных рядов). Мир не живет по человеческим правилам. Но и человек не живет по правилам бытия – он их не знает; таким образом, он не может “быть”. Только “проживать”, и даже достаточно долгое время – в рамках-меркам чужого, “обобщенного”, человеческого быта.
Но не может не выталкивать себя из своего обжитого мира: зная, что нечто есть сверх, невозможно к нему не стремиться.
Выход из кольца с непрерывностью и незавершенностью творения – непрерывной незавершенностью – по Гессе: творить самому (13-ая строка:”Осуществить себя! Суметь продлиться! ”), своей волей, своим произвольным неабсолютным усмотрением – поэтому так же обреченным. Может быть, это сможет встать на место воли Горшечника, это рассеет ощущение покинутости. Нет в этом света награды, нет в этом отрады, нет завершения дел – но это единственная брешь в стене, и в нее бросается человек. Пенелопа, никогда не завершающая свою работу, не в сеть попала, а нашла единственный способ из паутины освободиться. Никогда не останавливая вращения, научиться ткать свою, (само)обман сделать, честнейшим усилием именно сделать, - явью. Бесконечность из мучительного морока сделать своей средой – как научиться дышать азотом, если пустоты – избыток. Под своей рукой - превратить сферу нечеловеческого в то, что может тебя вместить: приручить и свой разум, и свою смерть. Как вещи противоположные.
Это страх статичности (онтологичности, вечно длящегося “настоящего” – настоящей смерти) – от 13- ой к 16-ой строке:
Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, -
Не оглянуться, не остановиться,
А бытие все так же недоступно.

Не в том, что изматывающ путь и движение истощает, не в неудачах, не во временных остановках - ужас в том, чтобы достигнуть цели: full stop. Потому что ”продлиться “ (13-ая строка) можно только как бесконечный процесс, как световая волна, а бытие (16-ая) – это недвижная платформа. Это крах всех надежд. Задача не имеет решения – доказано. И бесценен бесцельный путь.

Противоположность, необходимость остановить, обрушить какую угодно заслонку – у Блока:
…Прошедшее, грядущее - во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.

Почему ”ставшее” так пугает? Это то, из чего нет выхода. То, что больше самого себя, не говоря о своем источнике. А человек всматривается – либо в корни и ручьи, либо в открывшееся окно устья. Необходимей всего возможность уйти; хотя бы посмотреть. Человек – дезертир по природе; плохой разведчик – которому не интересно возвращаться; он уходит слишком далеко и возвращается - только по параллели.
Потому что “ставшее” не человеческий феномен, человек живет во времени: ему необходимо смотреть на бесконечную смену, пусть даже и бесцельную (и тем ценнее - бесценное!), чтобы не ощущать себя выброшенным – из того места, где он может жить – в пустоту. Это относится и к стихотворению Блока. Человеку, пока он хочет оставаться просто человеком, нужен утешительный самообман. Даже понимание, что смены – это рябь на океане, дрожь поверхности, - глаз не успокоится на статичном пейзаже. Не важна сущность - глубина, - чтобы плавать по морю.

Сущее, Бытие – не становится, оно есть. Это данность – с творческой способностью. Пусть даже будет так: сущее не сотворено, оно было. Что эта позиция отменяет? – если мы противопоставляем онтологизм и креационизм. Только точку отсчета. И в данном случае эта неописуемая, парадоксальная точка рождения может быть оставлена за пределами рассмотрения (сплошное вопрошание). Как и вопрос о тождестве Бытия, Сущего и его Творца. И Сущее творит, не нуждаясь в причине своего существования (определение субстанции), ни в причинах своего труда: творение – способ существования Бытия. Прекрасный иррациональный акт щедрости, протяженный в бесконечность и добровольно сделанный принципом своего существования: чистое дыхание.
Похоже на дыхание, и даже больше – на занимание места в пространстве. Без воздуха - человек погибнет, а Сущее – не ограничено условием существования. А жить (быть), не занимая места, - это просто не значит “умереть”, мы не можем даже вообразить иного способа. Слишком любя абстрактные идеи и из них создавая мир форм (троемирье К.Р. Поппера), даже переселяясь в него полностью и заменяя им мир вещей, мы не можем себя представить абстрактной идеей. (В общих чертах похоже на Эриугену – эманация тварного мира от Творца).
Причина творения мира Творцом? - Сама постановка вопроса не есть рациональна; вопрошание противоречит свойству Абсолюта – совершенству. Иррациональные, эмоциональные моменты – из доступного человеку, может быть, это самое близкое к тому, что испытывает Творец. Создать - другого, собеседника, чтобы увидеть через него себя. Это не противоречит свойству совершенства: совершенное не ограничено сосредотачиваться в одной точке (не имея в виду пантеизма, здесь – маятник в сторону Мейстера Экхарта), оно вольно творить себе перспективы (в терминологии Ортеги-и-Гассета) – взгляды из иных точек. Ради Самого же Себя.

На этом окончим рассмотрение стихотворения Г.Гессе. У Парменида (фрагмент философской поэмы ”О природе”) – две небесспорные посылки, принятые за аксиомы:
1. “Ибо мыслить – то же, что быть”
2. “Одно и то же – мышление и то, о чем мысль”
Первое – это способ существования: есть только то, что может мыслить и это делает. Второе – есть всё, кроме небытия (о нем нельзя помыслить). И, в конце концов, что убережет предметы от тождественности, если мысль о вещи почему-то окажется многовариантной, не единственно возможной? XX век - век головокружения, как выразился Г.К. Честертон.

Что может мыслить (само) в таком случае? Только Абсолютное Бытие. Всё остальное есть в той мере, в какой к Абсолюту причастно. Всё это или Ничто – не известно. Хотя, может быть, и небытие мыслить можно? “Не-есть” как след ”есть”, память о ”есть”. В эмпирическом мире мы можем сказать, что чего-то нет, только если знаем (помним), что это было. “Не-есть” – способ посмертия бытия, способ его продолжения. И вопрос: насколько это уровень относительной истины, а не продолжение в безусловность.

Парменид говорит о конвенциональности человеческого языка, значит, о равноправии (равнобесправии, или равноправии ошибаться) человеческих точек зрения, открывающихся перспектив. Значит, в мире вещей они, вещи, могут быть тождественными, когда о них говорят люди: сближая их посредством себя, своей заблуждающейся речи, случайности, неведения или намеренного желания. Говоря о змее и веревке одними и теми же словами – не превращает ли говорящий нечто существовавшее до него в нечто, им созданное сейчас.
Вот здесь, например (Иосиф Бродский, “Элегия”):

…Трезвая голова
сильно с этого кружится по вечерам подолгу,
точно пластинка, стачивая слова,
и пальцы мешают друг другу извлечь иголку
из заросшей извилины - как отдавая честь
наважденью в форме нехватки текста
при избытке мелодии.

Здесь такой ускоряющийся кольчатый тоннель образов, замысел - как виртуозное скрипачество. Пластинка, барахтающаяся, а не крутящаяся на оси, бороздка, потом она же - извилина мозга, причем старость - заросшая мхом, потом возвращается из предыдущего образного слоя игла. И машина, и человек, и совсем близкое рассмотрение – практически глазом хирурга. И то, что память удерживает всего несколько десятков слов от человека, а интонация - мелодия - бесконечна, и потому, что ее нечем заполнить, утрата такова, какова есть. Непоправима.


Это сила управлять называемыми вещами, породнять и разъединять их. Создавать любую геометрию пространства; на уровне слов нет “правил запрета” (как они есть в других сферах приложимости человеческого мышления, даже в самых абстрактных, не ограниченных физическим миром областях - неразрешимость математических парадоксов при сочетании квантовых и релятивистских принципов).Здесь нет ничего от обмана. Это игра, произвольная иррациональная щедрость.

…Кое-кому в этом видятся контуры некоего совершенства.
Мне же мерещится нечто нелепое: новый наряд короля;
к чучелу чудища не подошедшие зубы, хребет, плавник;
темный аккорд вне тональности, вязкое до-фа диез-ля;
в муках разбитую мастером вазу склеивающий ученик...
Кое-кто без особых причин именует это соблазном.

(Михаил Щербаков)

Что же с того, что ни с одной из позиций (точки, перспективы в терминах Ортеги-и-Гассета; словесного описания) не увидеть совершенно сущего.
Может быть, это не прихотливая игра фантазии, это собирание осколков – человеческая речь.
И, может быть, и нет запрета: с какой-то из точек – увидеть. С иррациональным критерием узнавания Его.

В конце концов человек, соприкасающийся с языком, имеет к нему личный счет. Не только один - что могут сделать его слова и что не могут, какую жизнь они утверждают и творят и до какой стены их власть продлится. И кто с кем и что на самом деле совершает. И что происходит в провале между человеком и его словом. Что в провале между мыслью и высказыванием. Что найденное (принятое, воспринятое) слово делает с человеком: меняет его мысль, искажает. Выуживая мысль оттуда, где она есть, человек протягивает ее через скважину в запертой двери.
И на руках у него – останки мертвой мысли.
Слово – не дело, не порождение человека, наверное, раз слово препоясывает человека и ведет. Потому что однажды названное по имени уже не оставляет назвавшего, не обязательно преследует и не отпускает, нет, просто приучает его к себе: получаешь армию вольных-невольных сопровождателей с разными полномочиями. Кому – ворону на голову, кому – ласточку на щит. ”Человек – мера всех вещей” Протагора – да, в том, что все они прикасаются к человеку, и они испытывают друг друга: на со-вместимость – вмещаемость или невозможность быть друг в друге. Так же взаимодействуют люди и слова. Мысль, чуть начавшаяся оформляться человеческими образами, а потом и неизбежно переводиться словами, уже не оставляет в покое затеявшего эту игру. Не воля человека, слово само доведет игру до конца, и так трудно не разочароваться решившему сказать: затвердеет, станет. Ни невольно, ни по желанию – свободы от слова нет. Слово ищет выражения – через каждый язык – желает воплощаться в вещь: достаточно имени, чтобы быть. Иначе не мучился бы так человек от невозможности полностью выразить увиденное (теорема Гёделя): не тождественна конструкция из слов ни яви (бытию), ни сну (произвольной фантазии, любой из множества псевдореальностей). Третий мир, жаждущий вернуться в первый.
“Слово” и ”слово, сказанное голосом человека”. Первое - просто самодостаточно; слово, которое несет голос (как песчинки несет ветер), - это чуть большая доля увиденного автором, перенесенная в ставшую форму. Самим существованием человека – носителя увиденного им смысла – заполняется провал между истиной, секундно почувствованной, и найденным для нее подобием в мире вещей и, следовательно, слов.


Но чем это ”невидение” (ничем человек не застрахован от слепоты своих слов, взгляда из места-точки) непереносимо для Парменида? Все острова (точки отсчета, конструкции из слов) становятся слишком похожи, если по ним долго странствовать? – Он стремится к одной конечной цели, по единому и единственному пути. И если так, и ошибка – фатальна, любой выбор – из бесконечности возможностей – заведомо провален. И более того, в конце – остановка, абсолютная энтропия и тепловая смерть. И даже до нее не дойти. Что вместо? Это нечеловеческие условия, невыносимые для разума.

Множество путей на эмпирическом, относительном уровне подвержены случайностям. Почему эта – неопределенность, невозможность знать наверняка – трагична? Если положить принципом бытия, первоначалом – именно неопределенность состояния и изменение, поток – вопрос эмпирического (мнимого) и истинного существования для человека переходит в другую плоскость. Человек, таким образом, всегда оказывается причастен Бытию.

В стихотворении А.Блока в 1-ой же строке ”бытие” и ”сущее” – две вещи, две взаимодополняющие стороны (так волей автора постановлено), которые согласно внутри своей замкнутой пары находятся в молчании и неподвижности. “Смотреть туда” – это смотреть в них, закрытых для проникновения, для вклинивания между ними. Но тогда ”вселенная во мне” – это что, иное бытие, раз они противопоставлены?
Может быть
- да, это инобытие. Есть только микрокосм внутри человека. И если есть нечто вовне – оно непостижимо, “вещь в себе”, как бы его ни называли: ”бытие”, ”сущее”. Оно незначимо, ибо человек с ним никак не соприкасается; и даже если пересечения происходят – это миражи. Так незначима для Парменида любая из словесных реальностей: они бесконечно проходят сквозь человека, омывая глаз и пронизывая сетчатку, как течение – сеть водорослей, но ни одна из этих псевдореальностей не может быть поймана. Чем она лучше других? Ничем. Неотличима. Нет соблазна удержать ее и удержаться в ней. Так незначима для Блока – абсолютная реальность, конечная цель.
- нет, это то же самое, абсолютно эквивалентное внешнему ”бытию и сущему” наполнение: воздух внутри сосуда тот же, что и вне его стенок. Тогда ”сосуду” – Я никто более и ничто более не нужно.
- ни то, ни другое. “Вселенная во мне” – это присвоенная, переживаемая субъектом реальность, только благодаря этому и становящаяся реальностью. Нет отдельно ни Солнца, ни человека, есть ”этот человек, смотрящий сейчас на Солнце.” Это не релятивизм, это живая, сконфигурированная в точку исключительность: подробнейшее, точнейшее описание! Это искомая точка, возражение Пармениду, утверждение творящей миры речи. Теперь – отвлекшись от принципа и инструмента творения, посмотрим на “материальную”, “вещественую” сторону творения и получившихся тварей. Тоже важно, что только в симбиозе вещей утверждается их существование: это не берклианство, не оправдание существования предмета наличием свидетеля. Это обоюдное творение жизни друг друга.

8-ая строка о ”горении огнями” – возможно, о том же, что и 4-ая, это метафора способа существования: “чувствовать, веровать, знать”. Это атрибуты бытия, присущие в полноте ему. И переживающему своё бытие субъекту (не важное, в какой полноте) не нужен ни свидетель, ни со-участник его бытия, никакой чувствователь его чувств, никакой друг по мысли (6-ая строка): “ Сочувствием провидца не прельстишь.”
11-ая и 12-ая строки после 10-ой (“прошедшее, грядущее во мне”) смотрятся как тождество 1-ой и 2-ой. Если бытие - вне субъекта (он сам – инобытие, то есть 1-ый вариант), то это бытие – смерть, нуль изменений, бесконечно длящееся настоящее. Это и есть конец, в 13-ой и 14-ой строках это застывание: “граничная черта”, которую “прозрел” субъект.
15-ая строка с ”условным виденьем” и 16-ая с ”иной пустотой”, может быть, составляют пару с 1+2 и 11+12 после 10-ой.

Совсем ”иная пустота” – это что, решение в духе ”небытие бытия”, ликвидация? Это третье, если иное – это не то, что внутри, и не то, что вне. Это аннигиляция электрона и позитрона, вспышка света.
Условие ”природы” (человека и мира) или добровольный выбор. То есть это падение по ту сторону границы из себя, что бы там – бытие или небытие – ни было. Выбор ”не-себя”, Второго, чего угодно, кроме Себя. Нечто среднее между самопожертвованием (себя - Другому) и самоборчеством (себя – от себя; усталость от силы). Усталость от себя – и не важно, всё ли заключено внутри этого Я, или только неполнота, или ничто; усталость от этого не зависит.
“Условное виденье” – это договоренность самого с собой. Герой затеял такую самоубийственную игру, в которую играют со скуки. (Игра вроде перевертывания карточек, чтобы слова на них меняли смысл в зависимости от угла зрения: ” …от безумья забвеньем лечись! От забвенья безумье спасет.”(И.Б.)) Такой спор, от которого нельзя уклониться и в котором нельзя нарушать правила и не платить проигрыш. Сигнал, знак – как иногда монетке доверяешься, и следующий твой ход - шаг привязанной на веревочке кукольной ноги, не подчиниться – нельзя.
Ведь если внутри – всё, то всё происходящее (“прошедшее, грядущее”), эти изменения мира, его бытие как принципиальное постоянное изменение – это сон и грёза Я. Способ бытия ”Я” – порождение изменений, видений; сама вечность процесса вытесняет вопрос об их достоверности: подлинно всё! Всё неразличимо - никаким критерием! Это не причина для отчаяния, это материал под рукой, возможность совершенствовать и изменять вещь. Как и рыбе не стоит огорчаться, что она дышит растворенным в воде кислородом, а не чистым газом. И здесь вопрос “ставшего” (Всего, Абсолюта) и его ”занимания места”, способа бытия бытия – сложным образом, но снимается.

Но лирический герой – хочет уйти? Да. Где причина – края, самоубийства?
Не нужна причина: как для начала бытия (всегда ”ставшее”), так и для его конца (никогда не бывшее). Логически всё ≡ ничто. Тем более, что обе эти крайности не приемлют человека: он в них не вхож. Пока хочет оставаться человеком.
Полностью довоплотиться – в Абсолют, стать им – значит перестать быть человеком и собой, лишиться человеческого чувствования: от боли до наслаждения. Не иметь ни счастья, ни несчастья – человек не может не противиться этой перспективе.
Блоковский ”Я”, становясь Абсолютом, сохраняет человеческие эмоции – и эта ”тесная кожа” мучает его. Больше ничего, больше ничего ведь не остается. “Иная пустота” – отсутствие этой оболочки. Разбивание сосуда – и не важно, что в нем было до.

В тексте Платона (фрагмент диалога ”Тимей”) кроме противопоставления рационально постигаемого = истинного = ставшего и эмпирического = видимого = изменчивого есть интересный момент: у демиурга космоса (тварное нечто) есть образец, лекало. Что-то, что существует одновременно с творцом, независимо от него и им не создано. Демиург создает вещь – по лекалу, прообразу (ее эйдосу) – вещь прекрасную, благую, но не вечную: мнимую, обманчивую, - безумышленно, просто потому, что она вторична. Птицы для воздуха (эйдосы), а для воды нужны твари несколько иной морфологии (вещи).
Но это значит, что демиург – не Абсолют, не Бытие. Бытие – лекала и инструменты, вся эта мастерская. Значит ли это, что Абсолют сам по себе не может быть творцом? Причина соединения материи и идеи – вне их. Та же бинарная оппозиция: материя и энергия (творческий принцип) реализуется в индуистской и буддийской философии.

Точка произвольного выбора – решить, сотворено бытие или было изначально. Это предмет веры, и это неопровержимо (и переживание этой веры трудно вербализируется).
Ничто не мешает вечно пребывающему Бытию быть Творцом.
Если Бытие было сотворено – и оно продолжает творить – тоже нет логической катастрофы. Просто ∞ ряд. И буддийскому мировоззрению не нужны идеи первопричины, первотолчка, в отличие от греков и наследовавших им.

В итоге: очень трудно балансировать на грани между философией и теологией, не переходя в последнюю.

***

А повешу здесь, все равно лежит мертвым грузом.
Осталось с философского мастер-класса Ильи Дворкина и Марка Гондельмана на летней школе по иудаике 2011.

--------------------------------------------------

***
Герман Гессе. Игра в бисер. Собственные сочинения Иозефа Кнехта.

ЖАЛОБА

Нам в бытии отказано. Всегда
И всюду путники, в любом краю,
Все формы наполняя, как вода,
Мы путь нащупываем к бытию.

Так совершаем мы за кругом круг,
Бредем сквозь свет и мрак, всему чужды,
Руке нетвердой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.

Нам не постигнуть, что творит Господь;
Все сызнова Горшечник лепит нас,
Покорную переминает плоть,
Но для обжига не приходит час.

Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, -
Не оглянуться, не остановиться,
А бытие все так же недоступно.

Перевод С. Аверинцева


***

Всё бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно, -
Мне всё равно - вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы,
Прошедшее, грядущее - во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешел граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.

(А.Блок)

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Любельская И.Е.
ИФТИ св. Фомы, Москва.

Четыре текста.


Стихотворение Германа Гессе начинается категоричным утверждением: “Нам в бытии отказано.”
Движение с целью достижения полноты бытия – становится изгнанничеством. Не из бытия (истинно сущего), но уж верно на эмпирическом уровне, из той среды, в которой живет, понимает и чувствует человек. Рыбы из ее моря – изгнание?
С водой – подходящий образ. Вода не имеет ничего своего, внешне (извне) воспринимаемого как присущее ей по природе. Она пробует ”взять” внешнее от других вещей – и так дойти до субстанции, до первоосновы (“Все формы наполняя, как вода,/
Мы путь нащупываем к бытию”) (3-4 строки), но – это невозможно. Единственная внутренне присущая ей природа – состав – не осознается как предмет поиска. (Оборот к этому – путь к ключ к стихотворению Блока). Незавершающаяся Бесконечность Гессе (“Осуществить себя! Суметь продлиться!/Вот цель, что в путь нас гонит неотступно…”) и своей волей поставленный (и потому неоспоримый) абсолютный предел Блока).

Человек (у) Гессе, как вода, заблуждается относительно своей природы и ищет ее вовне.
Но вовне – всё чуждо.
То, что имеем, - не бытие. И только потому, что изначально не были определены черты искомого - кроме того, что оно истинно существует.
7-ая и 8-ая строки – о слабости:
Руке нетвердой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.
О метафизическом своем несовершенстве делатель говорит языком эмпирического, тварного, простого мира, уже этим признавая и понимая свою отрезанность.

То, что бытия нет в эмпирическом, воспринимаемом человеком мире, - аналогично выводу Парменида и выводу Платона: бытие только умопостигаемо (Платон), оно отлично от человеческих представлений (т.е. неизбежно от языка - Парменид).

10-ая строка Гессе (“Все сызнова Горшечник лепит нас ”) – о постоянстве, непрерывности творения и его вечной неполноте, трагичной незавершенности (по Платону – творения мнимого, иллюзорного, изменяющегося). А если творимое еще и чувствует - то оно в этом круге страдает. Это сансарическое бытие, и его повторяемость – это элемент страдания (дукха). В отличие от буддийской и индуистской (ранней) философии для Гессе у изменяющегося и иллюзорного есть первопричина – Творец (и не стоит вопрос, этот Творец – есть ли Бытие? Его ли тварь ищет, пытаясь бежать за Бытием?). Но это та же пластинка, вяло и кособоко переваливающаяся, когда игла произвольно скачет с бороздки на бороздку, воспроизводя одну и ту же траекторию, хотя и в чуть разных пейзажах. Сценарии, способы эмпирического (не-бытийственного) состояния не слишком отличаются: бороздки похожи, да и их число ограничено.

Безнадежность в том, что нет ничего конечного: ни истины, ни формы – и с этим человеческому разуму трудно смириться, принять то, что он никогда не будет владетелем полной правоты (ни метафизической, ни этической), а сможет только находить решения, более или менее пригодные (этический выбор, как правило) в данной ситуации (жить так, как мыслится наука Карлу Попперу).То есть жить в той “воде”, из которой сам себя выбрасывает, не может не выбрасывать по своей не уживающейся нигде, ни в каком заменителе, природе: в мире конвенционального, ситуативного, в большой степени воображаемого. (Жить – невозможно. Так появляется нигилизм и анархизм.) С этим трудно смириться математическому уму (и уму Гессе), - который изобрел мир, где есть абсолютные величины и неизменные основания, недвижные платформы, где легок переход от –∞ и +∞ к конкретному числу (сходимость интегралов, суммы бесконечных рядов). Мир не живет по человеческим правилам. Но и человек не живет по правилам бытия – он их не знает; таким образом, он не может “быть”. Только “проживать”, и даже достаточно долгое время – в рамках-меркам чужого, “обобщенного”, человеческого быта.
Но не может не выталкивать себя из своего обжитого мира: зная, что нечто есть сверх, невозможно к нему не стремиться.
Выход из кольца с непрерывностью и незавершенностью творения – непрерывной незавершенностью – по Гессе: творить самому (13-ая строка:”Осуществить себя! Суметь продлиться! ”), своей волей, своим произвольным неабсолютным усмотрением – поэтому так же обреченным. Может быть, это сможет встать на место воли Горшечника, это рассеет ощущение покинутости. Нет в этом света награды, нет в этом отрады, нет завершения дел – но это единственная брешь в стене, и в нее бросается человек. Пенелопа, никогда не завершающая свою работу, не в сеть попала, а нашла единственный способ из паутины освободиться. Никогда не останавливая вращения, научиться ткать свою, (само)обман сделать, честнейшим усилием именно сделать, - явью. Бесконечность из мучительного морока сделать своей средой – как научиться дышать азотом, если пустоты – избыток. Под своей рукой - превратить сферу нечеловеческого в то, что может тебя вместить: приручить и свой разум, и свою смерть. Как вещи противоположные.
Это страх статичности (онтологичности, вечно длящегося “настоящего” – настоящей смерти) – от 13- ой к 16-ой строке:
Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, -
Не оглянуться, не остановиться,
А бытие все так же недоступно.

Не в том, что изматывающ путь и движение истощает, не в неудачах, не во временных остановках - ужас в том, чтобы достигнуть цели: full stop. Потому что ”продлиться “ (13-ая строка) можно только как бесконечный процесс, как световая волна, а бытие (16-ая) – это недвижная платформа. Это крах всех надежд. Задача не имеет решения – доказано. И бесценен бесцельный путь.

Противоположность, необходимость остановить, обрушить какую угодно заслонку – у Блока:
…Прошедшее, грядущее - во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.

Почему ”ставшее” так пугает? Это то, из чего нет выхода. То, что больше самого себя, не говоря о своем источнике. А человек всматривается – либо в корни и ручьи, либо в открывшееся окно устья. Необходимей всего возможность уйти; хотя бы посмотреть. Человек – дезертир по природе; плохой разведчик – которому не интересно возвращаться; он уходит слишком далеко и возвращается - только по параллели.
Потому что “ставшее” не человеческий феномен, человек живет во времени: ему необходимо смотреть на бесконечную смену, пусть даже и бесцельную (и тем ценнее - бесценное!), чтобы не ощущать себя выброшенным – из того места, где он может жить – в пустоту. Это относится и к стихотворению Блока. Человеку, пока он хочет оставаться просто человеком, нужен утешительный самообман. Даже понимание, что смены – это рябь на океане, дрожь поверхности, - глаз не успокоится на статичном пейзаже. Не важна сущность - глубина, - чтобы плавать по морю.

Сущее, Бытие – не становится, оно есть. Это данность – с творческой способностью. Пусть даже будет так: сущее не сотворено, оно было. Что эта позиция отменяет? – если мы противопоставляем онтологизм и креационизм. Только точку отсчета. И в данном случае эта неописуемая, парадоксальная точка рождения может быть оставлена за пределами рассмотрения (сплошное вопрошание). Как и вопрос о тождестве Бытия, Сущего и его Творца. И Сущее творит, не нуждаясь в причине своего существования (определение субстанции), ни в причинах своего труда: творение – способ существования Бытия. Прекрасный иррациональный акт щедрости, протяженный в бесконечность и добровольно сделанный принципом своего существования: чистое дыхание.
Похоже на дыхание, и даже больше – на занимание места в пространстве. Без воздуха - человек погибнет, а Сущее – не ограничено условием существования. А жить (быть), не занимая места, - это просто не значит “умереть”, мы не можем даже вообразить иного способа. Слишком любя абстрактные идеи и из них создавая мир форм (троемирье К.Р. Поппера), даже переселяясь в него полностью и заменяя им мир вещей, мы не можем себя представить абстрактной идеей. (В общих чертах похоже на Эриугену – эманация тварного мира от Творца).
Причина творения мира Творцом? - Сама постановка вопроса не есть рациональна; вопрошание противоречит свойству Абсолюта – совершенству. Иррациональные, эмоциональные моменты – из доступного человеку, может быть, это самое близкое к тому, что испытывает Творец. Создать - другого, собеседника, чтобы увидеть через него себя. Это не противоречит свойству совершенства: совершенное не ограничено сосредотачиваться в одной точке (не имея в виду пантеизма, здесь – маятник в сторону Мейстера Экхарта), оно вольно творить себе перспективы (в терминологии Ортеги-и-Гассета) – взгляды из иных точек. Ради Самого же Себя.

На этом окончим рассмотрение стихотворения Г.Гессе. У Парменида (фрагмент философской поэмы ”О природе”) – две небесспорные посылки, принятые за аксиомы:
1. “Ибо мыслить – то же, что быть”
2. “Одно и то же – мышление и то, о чем мысль”
Первое – это способ существования: есть только то, что может мыслить и это делает. Второе – есть всё, кроме небытия (о нем нельзя помыслить). И, в конце концов, что убережет предметы от тождественности, если мысль о вещи почему-то окажется многовариантной, не единственно возможной? XX век - век головокружения, как выразился Г.К. Честертон.

Что может мыслить (само) в таком случае? Только Абсолютное Бытие. Всё остальное есть в той мере, в какой к Абсолюту причастно. Всё это или Ничто – не известно. Хотя, может быть, и небытие мыслить можно? “Не-есть” как след ”есть”, память о ”есть”. В эмпирическом мире мы можем сказать, что чего-то нет, только если знаем (помним), что это было. “Не-есть” – способ посмертия бытия, способ его продолжения. И вопрос: насколько это уровень относительной истины, а не продолжение в безусловность.

Парменид говорит о конвенциональности человеческого языка, значит, о равноправии (равнобесправии, или равноправии ошибаться) человеческих точек зрения, открывающихся перспектив. Значит, в мире вещей они, вещи, могут быть тождественными, когда о них говорят люди: сближая их посредством себя, своей заблуждающейся речи, случайности, неведения или намеренного желания. Говоря о змее и веревке одними и теми же словами – не превращает ли говорящий нечто существовавшее до него в нечто, им созданное сейчас.
Вот здесь, например (Иосиф Бродский, “Элегия”):

…Трезвая голова
сильно с этого кружится по вечерам подолгу,
точно пластинка, стачивая слова,
и пальцы мешают друг другу извлечь иголку
из заросшей извилины - как отдавая честь
наважденью в форме нехватки текста
при избытке мелодии.

Здесь такой ускоряющийся кольчатый тоннель образов, замысел - как виртуозное скрипачество. Пластинка, барахтающаяся, а не крутящаяся на оси, бороздка, потом она же - извилина мозга, причем старость - заросшая мхом, потом возвращается из предыдущего образного слоя игла. И машина, и человек, и совсем близкое рассмотрение – практически глазом хирурга. И то, что память удерживает всего несколько десятков слов от человека, а интонация - мелодия - бесконечна, и потому, что ее нечем заполнить, утрата такова, какова есть. Непоправима.


Это сила управлять называемыми вещами, породнять и разъединять их. Создавать любую геометрию пространства; на уровне слов нет “правил запрета” (как они есть в других сферах приложимости человеческого мышления, даже в самых абстрактных, не ограниченных физическим миром областях - неразрешимость математических парадоксов при сочетании квантовых и релятивистских принципов).Здесь нет ничего от обмана. Это игра, произвольная иррациональная щедрость.

…Кое-кому в этом видятся контуры некоего совершенства.
Мне же мерещится нечто нелепое: новый наряд короля;
к чучелу чудища не подошедшие зубы, хребет, плавник;
темный аккорд вне тональности, вязкое до-фа диез-ля;
в муках разбитую мастером вазу склеивающий ученик...
Кое-кто без особых причин именует это соблазном.

(Михаил Щербаков)

Что же с того, что ни с одной из позиций (точки, перспективы в терминах Ортеги-и-Гассета; словесного описания) не увидеть совершенно сущего.
Может быть, это не прихотливая игра фантазии, это собирание осколков – человеческая речь.
И, может быть, и нет запрета: с какой-то из точек – увидеть. С иррациональным критерием узнавания Его.

В конце концов человек, соприкасающийся с языком, имеет к нему личный счет. Не только один - что могут сделать его слова и что не могут, какую жизнь они утверждают и творят и до какой стены их власть продлится. И кто с кем и что на самом деле совершает. И что происходит в провале между человеком и его словом. Что в провале между мыслью и высказыванием. Что найденное (принятое, воспринятое) слово делает с человеком: меняет его мысль, искажает. Выуживая мысль оттуда, где она есть, человек протягивает ее через скважину в запертой двери.
И на руках у него – останки мертвой мысли.
Слово – не дело, не порождение человека, наверное, раз слово препоясывает человека и ведет. Потому что однажды названное по имени уже не оставляет назвавшего, не обязательно преследует и не отпускает, нет, просто приучает его к себе: получаешь армию вольных-невольных сопровождателей с разными полномочиями. Кому – ворону на голову, кому – ласточку на щит. ”Человек – мера всех вещей” Протагора – да, в том, что все они прикасаются к человеку, и они испытывают друг друга: на со-вместимость – вмещаемость или невозможность быть друг в друге. Так же взаимодействуют люди и слова. Мысль, чуть начавшаяся оформляться человеческими образами, а потом и неизбежно переводиться словами, уже не оставляет в покое затеявшего эту игру. Не воля человека, слово само доведет игру до конца, и так трудно не разочароваться решившему сказать: затвердеет, станет. Ни невольно, ни по желанию – свободы от слова нет. Слово ищет выражения – через каждый язык – желает воплощаться в вещь: достаточно имени, чтобы быть. Иначе не мучился бы так человек от невозможности полностью выразить увиденное (теорема Гёделя): не тождественна конструкция из слов ни яви (бытию), ни сну (произвольной фантазии, любой из множества псевдореальностей). Третий мир, жаждущий вернуться в первый.
“Слово” и ”слово, сказанное голосом человека”. Первое - просто самодостаточно; слово, которое несет голос (как песчинки несет ветер), - это чуть большая доля увиденного автором, перенесенная в ставшую форму. Самим существованием человека – носителя увиденного им смысла – заполняется провал между истиной, секундно почувствованной, и найденным для нее подобием в мире вещей и, следовательно, слов.


Но чем это ”невидение” (ничем человек не застрахован от слепоты своих слов, взгляда из места-точки) непереносимо для Парменида? Все острова (точки отсчета, конструкции из слов) становятся слишком похожи, если по ним долго странствовать? – Он стремится к одной конечной цели, по единому и единственному пути. И если так, и ошибка – фатальна, любой выбор – из бесконечности возможностей – заведомо провален. И более того, в конце – остановка, абсолютная энтропия и тепловая смерть. И даже до нее не дойти. Что вместо? Это нечеловеческие условия, невыносимые для разума.

Множество путей на эмпирическом, относительном уровне подвержены случайностям. Почему эта – неопределенность, невозможность знать наверняка – трагична? Если положить принципом бытия, первоначалом – именно неопределенность состояния и изменение, поток – вопрос эмпирического (мнимого) и истинного существования для человека переходит в другую плоскость. Человек, таким образом, всегда оказывается причастен Бытию.

В стихотворении А.Блока в 1-ой же строке ”бытие” и ”сущее” – две вещи, две взаимодополняющие стороны (так волей автора постановлено), которые согласно внутри своей замкнутой пары находятся в молчании и неподвижности. “Смотреть туда” – это смотреть в них, закрытых для проникновения, для вклинивания между ними. Но тогда ”вселенная во мне” – это что, иное бытие, раз они противопоставлены?
Может быть
- да, это инобытие. Есть только микрокосм внутри человека. И если есть нечто вовне – оно непостижимо, “вещь в себе”, как бы его ни называли: ”бытие”, ”сущее”. Оно незначимо, ибо человек с ним никак не соприкасается; и даже если пересечения происходят – это миражи. Так незначима для Парменида любая из словесных реальностей: они бесконечно проходят сквозь человека, омывая глаз и пронизывая сетчатку, как течение – сеть водорослей, но ни одна из этих псевдореальностей не может быть поймана. Чем она лучше других? Ничем. Неотличима. Нет соблазна удержать ее и удержаться в ней. Так незначима для Блока – абсолютная реальность, конечная цель.
- нет, это то же самое, абсолютно эквивалентное внешнему ”бытию и сущему” наполнение: воздух внутри сосуда тот же, что и вне его стенок. Тогда ”сосуду” – Я никто более и ничто более не нужно.
- ни то, ни другое. “Вселенная во мне” – это присвоенная, переживаемая субъектом реальность, только благодаря этому и становящаяся реальностью. Нет отдельно ни Солнца, ни человека, есть ”этот человек, смотрящий сейчас на Солнце.” Это не релятивизм, это живая, сконфигурированная в точку исключительность: подробнейшее, точнейшее описание! Это искомая точка, возражение Пармениду, утверждение творящей миры речи. Теперь – отвлекшись от принципа и инструмента творения, посмотрим на “материальную”, “вещественую” сторону творения и получившихся тварей. Тоже важно, что только в симбиозе вещей утверждается их существование: это не берклианство, не оправдание существования предмета наличием свидетеля. Это обоюдное творение жизни друг друга.

8-ая строка о ”горении огнями” – возможно, о том же, что и 4-ая, это метафора способа существования: “чувствовать, веровать, знать”. Это атрибуты бытия, присущие в полноте ему. И переживающему своё бытие субъекту (не важное, в какой полноте) не нужен ни свидетель, ни со-участник его бытия, никакой чувствователь его чувств, никакой друг по мысли (6-ая строка): “ Сочувствием провидца не прельстишь.”
11-ая и 12-ая строки после 10-ой (“прошедшее, грядущее во мне”) смотрятся как тождество 1-ой и 2-ой. Если бытие - вне субъекта (он сам – инобытие, то есть 1-ый вариант), то это бытие – смерть, нуль изменений, бесконечно длящееся настоящее. Это и есть конец, в 13-ой и 14-ой строках это застывание: “граничная черта”, которую “прозрел” субъект.
15-ая строка с ”условным виденьем” и 16-ая с ”иной пустотой”, может быть, составляют пару с 1+2 и 11+12 после 10-ой.

Совсем ”иная пустота” – это что, решение в духе ”небытие бытия”, ликвидация? Это третье, если иное – это не то, что внутри, и не то, что вне. Это аннигиляция электрона и позитрона, вспышка света.
Условие ”природы” (человека и мира) или добровольный выбор. То есть это падение по ту сторону границы из себя, что бы там – бытие или небытие – ни было. Выбор ”не-себя”, Второго, чего угодно, кроме Себя. Нечто среднее между самопожертвованием (себя - Другому) и самоборчеством (себя – от себя; усталость от силы). Усталость от себя – и не важно, всё ли заключено внутри этого Я, или только неполнота, или ничто; усталость от этого не зависит.
“Условное виденье” – это договоренность самого с собой. Герой затеял такую самоубийственную игру, в которую играют со скуки. (Игра вроде перевертывания карточек, чтобы слова на них меняли смысл в зависимости от угла зрения: ” …от безумья забвеньем лечись! От забвенья безумье спасет.”(И.Б.)) Такой спор, от которого нельзя уклониться и в котором нельзя нарушать правила и не платить проигрыш. Сигнал, знак – как иногда монетке доверяешься, и следующий твой ход - шаг привязанной на веревочке кукольной ноги, не подчиниться – нельзя.
Ведь если внутри – всё, то всё происходящее (“прошедшее, грядущее”), эти изменения мира, его бытие как принципиальное постоянное изменение – это сон и грёза Я. Способ бытия ”Я” – порождение изменений, видений; сама вечность процесса вытесняет вопрос об их достоверности: подлинно всё! Всё неразличимо - никаким критерием! Это не причина для отчаяния, это материал под рукой, возможность совершенствовать и изменять вещь. Как и рыбе не стоит огорчаться, что она дышит растворенным в воде кислородом, а не чистым газом. И здесь вопрос “ставшего” (Всего, Абсолюта) и его ”занимания места”, способа бытия бытия – сложным образом, но снимается.

Но лирический герой – хочет уйти? Да. Где причина – края, самоубийства?
Не нужна причина: как для начала бытия (всегда ”ставшее”), так и для его конца (никогда не бывшее). Логически всё ≡ ничто. Тем более, что обе эти крайности не приемлют человека: он в них не вхож. Пока хочет оставаться человеком.
Полностью довоплотиться – в Абсолют, стать им – значит перестать быть человеком и собой, лишиться человеческого чувствования: от боли до наслаждения. Не иметь ни счастья, ни несчастья – человек не может не противиться этой перспективе.
Блоковский ”Я”, становясь Абсолютом, сохраняет человеческие эмоции – и эта ”тесная кожа” мучает его. Больше ничего, больше ничего ведь не остается. “Иная пустота” – отсутствие этой оболочки. Разбивание сосуда – и не важно, что в нем было до.

В тексте Платона (фрагмент диалога ”Тимей”) кроме противопоставления рационально постигаемого = истинного = ставшего и эмпирического = видимого = изменчивого есть интересный момент: у демиурга космоса (тварное нечто) есть образец, лекало. Что-то, что существует одновременно с творцом, независимо от него и им не создано. Демиург создает вещь – по лекалу, прообразу (ее эйдосу) – вещь прекрасную, благую, но не вечную: мнимую, обманчивую, - безумышленно, просто потому, что она вторична. Птицы для воздуха (эйдосы), а для воды нужны твари несколько иной морфологии (вещи).
Но это значит, что демиург – не Абсолют, не Бытие. Бытие – лекала и инструменты, вся эта мастерская. Значит ли это, что Абсолют сам по себе не может быть творцом? Причина соединения материи и идеи – вне их. Та же бинарная оппозиция: материя и энергия (творческий принцип) реализуется в индуистской и буддийской философии.

Точка произвольного выбора – решить, сотворено бытие или было изначально. Это предмет веры, и это неопровержимо (и переживание этой веры трудно вербализируется).
Ничто не мешает вечно пребывающему Бытию быть Творцом.
Если Бытие было сотворено – и оно продолжает творить – тоже нет логической катастрофы. Просто ∞ ряд. И буддийскому мировоззрению не нужны идеи первопричины, первотолчка, в отличие от греков и наследовавших им.

В итоге: очень трудно балансировать на грани между философией и теологией, не переходя в последнюю.

***