Блокнот. Май. Покровское-Стрешнево.

3 мая 2012.

***
Теперь - густые заросли, их одолевает только небо. Высовывается из них, исходит из них, нависает над ними. Белые дома - зимой как будто отсутствующие - теперь ослепительные. Сабельные ветки остриженных тополей - варварски - длинные, ятаганные, густые, шелестящие, шелестящие. Еще звонко, а потом (ночью или позже летом) темно и влажно схлопывающиеся, соприкасающиеся листья. Ладони? Спины. Тела.

Ветер - хорошо, что он есть, - несильный и теплый, текучий, а не порывистый. Мелкие клочки - облака, как оставленные на произвол небесной пустыни вещи. Ни одной колесницы небесной не катится, некому взять, и они истаивают, исчезают, поскольку не предусмотрены в мире том и сейчас. Ни одного.
---
Горит на солнце один разбойный (-чий) глаз электрички, собака на бегу выдыхает горячо, как маленький черный дракон, кошка перетаптывается на усыпанном осколками асфальте перед пакгаузом.
---
Вода вся в стежках от ряби. Абсолютно белый срезанный камыш. Размытые самолетные дорожки, яростно скрученные солнцем в вихри. Ослепительные солнце и тени на подорожнике. Синяя вода даже луж и проталин, канав и озера. Лай, свист, клекот.

Белка, испугавшаяся меня, акробатничает на тонких ветвях. Дерево скрипит вертолетом. Черно-седой монах идет, разговаривая с мужчиной с трехлетней девочкой.

Пахнет почему-то одуванчиками.

Лежат в воде полосы камыша, плавно изгибаются, качаясь, стонут, мелко трепыхается листик. Какие тени, какие тени ходят вкруг каждого куста!
Трое друзей (двое парней с собакой) сидят на корточках. Собака поет.

Какие ослепительные тополя. Мелкая поросль загорается на солнечных полянах - теплым рыжим, желтым-золотым, безумно-синим, невероятным, нестерпимым для глаз.

***
Май пройти желтый, как осень, пробежать под крышей, как ласточке.

***
До чего же громки электрички - лязг пластинчатый, щебеночный, лязг кочерги и лома, щелевой свист, визг пазов, гул люков. Гефестовы порождения. И до чего жадны, хищны мои глаза - впиваться в эту развертываемую ленту деревьев, воздушно-земных дорог с оцепленьем из парящих огней, домов, поворачивающихся тремя из четырех боков. Ехала перед открытой дверью, упираясь руками, подбрасываясь на хлопающем листе пола - упиралась, чтобы не шагнуть, не впиться совсем. Но от этого устаешь той же усталостью, как от раздумыванья над словом. То или нет? А здесь - всё то, а слова ни одного нет. Но в этом и моё счастье - молчать и не быть рабочим муравьем, быть глупой божьей коровкой и отдыхать над дверью, над темнотой.

***

Блокнот. Май. Покровское-Стрешнево.

3 мая 2012.

***
Теперь - густые заросли, их одолевает только небо. Высовывается из них, исходит из них, нависает над ними. Белые дома - зимой как будто отсутствующие - теперь ослепительные. Сабельные ветки остриженных тополей - варварски - длинные, ятаганные, густые, шелестящие, шелестящие. Еще звонко, а потом (ночью или позже летом) темно и влажно схлопывающиеся, соприкасающиеся листья. Ладони? Спины. Тела.

Ветер - хорошо, что он есть, - несильный и теплый, текучий, а не порывистый. Мелкие клочки - облака, как оставленные на произвол небесной пустыни вещи. Ни одной колесницы небесной не катится, некому взять, и они истаивают, исчезают, поскольку не предусмотрены в мире том и сейчас. Ни одного.
---
Горит на солнце один разбойный (-чий) глаз электрички, собака на бегу выдыхает горячо, как маленький черный дракон, кошка перетаптывается на усыпанном осколками асфальте перед пакгаузом.
---
Вода вся в стежках от ряби. Абсолютно белый срезанный камыш. Размытые самолетные дорожки, яростно скрученные солнцем в вихри. Ослепительные солнце и тени на подорожнике. Синяя вода даже луж и проталин, канав и озера. Лай, свист, клекот.

Белка, испугавшаяся меня, акробатничает на тонких ветвях. Дерево скрипит вертолетом. Черно-седой монах идет, разговаривая с мужчиной с трехлетней девочкой.

Пахнет почему-то одуванчиками.

Лежат в воде полосы камыша, плавно изгибаются, качаясь, стонут, мелко трепыхается листик. Какие тени, какие тени ходят вкруг каждого куста!
Трое друзей (двое парней с собакой) сидят на корточках. Собака поет.

Какие ослепительные тополя. Мелкая поросль загорается на солнечных полянах - теплым рыжим, желтым-золотым, безумно-синим, невероятным, нестерпимым для глаз.

***
Май пройти желтый, как осень, пробежать под крышей, как ласточке.

***
До чего же громки электрички - лязг пластинчатый, щебеночный, лязг кочерги и лома, щелевой свист, визг пазов, гул люков. Гефестовы порождения. И до чего жадны, хищны мои глаза - впиваться в эту развертываемую ленту деревьев, воздушно-земных дорог с оцепленьем из парящих огней, домов, поворачивающихся тремя из четырех боков. Ехала перед открытой дверью, упираясь руками, подбрасываясь на хлопающем листе пола - упиралась, чтобы не шагнуть, не впиться совсем. Но от этого устаешь той же усталостью, как от раздумыванья над словом. То или нет? А здесь - всё то, а слова ни одного нет. Но в этом и моё счастье - молчать и не быть рабочим муравьем, быть глупой божьей коровкой и отдыхать над дверью, над темнотой.

***

Блокнот. Май. Покровское-Стрешнево.

3 мая 2012.

***
Теперь - густые заросли, их одолевает только небо. Высовывается из них, исходит из них, нависает над ними. Белые дома - зимой как будто отсутствующие - теперь ослепительные. Сабельные ветки остриженных тополей - варварски - длинные, ятаганные, густые, шелестящие, шелестящие. Еще звонко, а потом (ночью или позже летом) темно и влажно схлопывающиеся, соприкасающиеся листья. Ладони? Спины. Тела.

Ветер - хорошо, что он есть, - несильный и теплый, текучий, а не порывистый. Мелкие клочки - облака, как оставленные на произвол небесной пустыни вещи. Ни одной колесницы небесной не катится, некому взять, и они истаивают, исчезают, поскольку не предусмотрены в мире том и сейчас. Ни одного.
---
Горит на солнце один разбойный (-чий) глаз электрички, собака на бегу выдыхает горячо, как маленький черный дракон, кошка перетаптывается на усыпанном осколками асфальте перед пакгаузом.
---
Вода вся в стежках от ряби. Абсолютно белый срезанный камыш. Размытые самолетные дорожки, яростно скрученные солнцем в вихри. Ослепительные солнце и тени на подорожнике. Синяя вода даже луж и проталин, канав и озера. Лай, свист, клекот.

Белка, испугавшаяся меня, акробатничает на тонких ветвях. Дерево скрипит вертолетом. Черно-седой монах идет, разговаривая с мужчиной с трехлетней девочкой.

Пахнет почему-то одуванчиками.

Лежат в воде полосы камыша, плавно изгибаются, качаясь, стонут, мелко трепыхается листик. Какие тени, какие тени ходят вкруг каждого куста!
Трое друзей (двое парней с собакой) сидят на корточках. Собака поет.

Какие ослепительные тополя. Мелкая поросль загорается на солнечных полянах - теплым рыжим, желтым-золотым, безумно-синим, невероятным, нестерпимым для глаз.

***
Май пройти желтый, как осень, пробежать под крышей, как ласточке.

***
До чего же громки электрички - лязг пластинчатый, щебеночный, лязг кочерги и лома, щелевой свист, визг пазов, гул люков. Гефестовы порождения. И до чего жадны, хищны мои глаза - впиваться в эту развертываемую ленту деревьев, воздушно-земных дорог с оцепленьем из парящих огней, домов, поворачивающихся тремя из четырех боков. Ехала перед открытой дверью, упираясь руками, подбрасываясь на хлопающем листе пола - упиралась, чтобы не шагнуть, не впиться совсем. Но от этого устаешь той же усталостью, как от раздумыванья над словом. То или нет? А здесь - всё то, а слова ни одного нет. Но в этом и моё счастье - молчать и не быть рабочим муравьем, быть глупой божьей коровкой и отдыхать над дверью, над темнотой.

***

***

***
…И охотник найдётся долезть до корней,
Провернуть твою душу, рассечь изнутри.
Что ты чудотворец, а не блудодей –
Если ты не расскажешь, то кто же узрит?

Рыба знала ходы, птица билась в сетях.
До поры, до поры котелок варил.
Недоверчивым больше приятен их страх.
Чем докажешь, чего ты не говорил?

Ни к чему отцам ни пророк, ни простак, -
Как ты, дрогнущий в час ночной.
Вкруг кустов ходят тени, огонь ворошит кизяк.
Но дверные скрипы упорно: “…Возлюбленный Мной!”

3 мая 2012.

***

***
…И охотник найдётся долезть до корней,
Провернуть твою душу, рассечь изнутри.
Что ты чудотворец, а не блудодей –
Если ты не расскажешь, то кто же узрит?

Рыба знала ходы, птица билась в сетях.
До поры, до поры котелок варил.
Недоверчивым больше приятен их страх.
Чем докажешь, чего ты не говорил?

Ни к чему отцам ни пророк, ни простак, -
Как ты, дрогнущий в час ночной.
Вкруг кустов ходят тени, огонь ворошит кизяк.
Но дверные скрипы упорно: “…Возлюбленный Мной!”

3 мая 2012.

***

***
…И охотник найдётся долезть до корней,
Провернуть твою душу, рассечь изнутри.
Что ты чудотворец, а не блудодей –
Если ты не расскажешь, то кто же узрит?

Рыба знала ходы, птица билась в сетях.
До поры, до поры котелок варил.
Недоверчивым больше приятен их страх.
Чем докажешь, чего ты не говорил?

Ни к чему отцам ни пророк, ни простак, -
Как ты, дрогнущий в час ночной.
Вкруг кустов ходят тени, огонь ворошит кизяк.
Но дверные скрипы упорно: “…Возлюбленный Мной!”

3 мая 2012.

***

***
Говорят, под корни срезает сад,
Убирая на зиму в глубочайшие тайники,
За ручьи подземные из непробудных прохлад,
Где глаза у стражи раскрыты и малахитно-горьки,

Виноградный ус и кленовый хмель,
Тень, робеющую из-за любого куста,
Обнимающее за лодыжки веселье
И качающую головою печаль одного перста.

Тень, ощупывающую смуглость шеи и рук,
Под скалой обломленной погребёт.
И танцующих на челе лунных дуг –
Даже памяти не останется у ворот.

Мотыльков и рыбок причал и сухое быльё,
Порыжевший от ветряных осп сухостой,
Пыль танцующую, дело моё –
Всё заменит усталою рук пустотой.

Укорот, узду – та всему найдет.
Про садовника, миро – не говори.
Чего не было, что осталось – и то пройдет,
Заспиртуется в бледные янтари.

Выбьет бубен из рук – вот веселый звон.
Укрывается в одеяло полынь.
…Говорят, этак пыль сметает ладонь.
Говорят еще, это дышат ноздри чумы.

2 мая 2012.

***

***
Говорят, под корни срезает сад,
Убирая на зиму в глубочайшие тайники,
За ручьи подземные из непробудных прохлад,
Где глаза у стражи раскрыты и малахитно-горьки,

Виноградный ус и кленовый хмель,
Тень, робеющую из-за любого куста,
Обнимающее за лодыжки веселье
И качающую головою печаль одного перста.

Тень, ощупывающую смуглость шеи и рук,
Под скалой обломленной погребёт.
И танцующих на челе лунных дуг –
Даже памяти не останется у ворот.

Мотыльков и рыбок причал и сухое быльё,
Порыжевший от ветряных осп сухостой,
Пыль танцующую, дело моё –
Всё заменит усталою рук пустотой.

Укорот, узду – та всему найдет.
Про садовника, миро – не говори.
Чего не было, что осталось – и то пройдет,
Заспиртуется в бледные янтари.

Выбьет бубен из рук – вот веселый звон.
Укрывается в одеяло полынь.
…Говорят, этак пыль сметает ладонь.
Говорят еще, это дышат ноздри чумы.

2 мая 2012.

***

***
Говорят, под корни срезает сад,
Убирая на зиму в глубочайшие тайники,
За ручьи подземные из непробудных прохлад,
Где глаза у стражи раскрыты и малахитно-горьки,

Виноградный ус и кленовый хмель,
Тень, робеющую из-за любого куста,
Обнимающее за лодыжки веселье
И качающую головою печаль одного перста.

Тень, ощупывающую смуглость шеи и рук,
Под скалой обломленной погребёт.
И танцующих на челе лунных дуг –
Даже памяти не останется у ворот.

Мотыльков и рыбок причал и сухое быльё,
Порыжевший от ветряных осп сухостой,
Пыль танцующую, дело моё –
Всё заменит усталою рук пустотой.

Укорот, узду – та всему найдет.
Про садовника, миро – не говори.
Чего не было, что осталось – и то пройдет,
Заспиртуется в бледные янтари.

Выбьет бубен из рук – вот веселый звон.
Укрывается в одеяло полынь.
…Говорят, этак пыль сметает ладонь.
Говорят еще, это дышат ноздри чумы.

2 мая 2012.