![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
shlomith_mirka4 мая 2012.
***
Печальные, протяжные звуки музыки, саксофон в желтом переходе на Театральную, желтом, как твердый мёд или матовый старый янтарь. Цвет можно передать глаголами, превращая его из движения, вылавливая, можно - через любые другие вещи, а как расскажешь музыку? Сладка? Как финики - вкус, как вид смоковницы в пустыне, апельсинового дерева, двух веточек с темно-зелеными листьями, потрясаемых ветром, двух тонких стволов? Чтобы воздух меж ними был сладчайшей аркой и арфой, голубой и пронзительной кинерет.
Даже покидаемый мной медно-мускулистый рабочий с отбойным молотком, изящная девушка с туфелькой и винтовкой - кажутся сейчас счастливыми и печальными, обнятыми золотым светом в своей подземной пыли. Как будто покинут станцию последние дневные люди, и они, золотые и крепкие, как олимпийские боги, такие же бессмертные и забытые, начнут свое собрание, спрыгнув из арок, выйдут на мрамор зала, как на форум. И понятен им, и их понимает, я думаю, тот музыкант с саксофоном, так же отсутствующий за звуками, так же выходящий из-за золотого интрумента, как Дед Мороз из-за елки, ограбленный, ошельмованный своим искусством, превращающийся в лысого испуганного дядечку в косо сидящей куртке.
"Они напились сладкого вина," - конечно, и эти, медные, тоже, и он, их поглаживающий звуками, уходя, погладит кого-нибудь рукой. Вот девушку-птичницу, например, здешнюю Персефону. Рабочий-молотобоец, все глубже врывающий Аид, конечно, ревнует.
***
***
Печальные, протяжные звуки музыки, саксофон в желтом переходе на Театральную, желтом, как твердый мёд или матовый старый янтарь. Цвет можно передать глаголами, превращая его из движения, вылавливая, можно - через любые другие вещи, а как расскажешь музыку? Сладка? Как финики - вкус, как вид смоковницы в пустыне, апельсинового дерева, двух веточек с темно-зелеными листьями, потрясаемых ветром, двух тонких стволов? Чтобы воздух меж ними был сладчайшей аркой и арфой, голубой и пронзительной кинерет.
Даже покидаемый мной медно-мускулистый рабочий с отбойным молотком, изящная девушка с туфелькой и винтовкой - кажутся сейчас счастливыми и печальными, обнятыми золотым светом в своей подземной пыли. Как будто покинут станцию последние дневные люди, и они, золотые и крепкие, как олимпийские боги, такие же бессмертные и забытые, начнут свое собрание, спрыгнув из арок, выйдут на мрамор зала, как на форум. И понятен им, и их понимает, я думаю, тот музыкант с саксофоном, так же отсутствующий за звуками, так же выходящий из-за золотого интрумента, как Дед Мороз из-за елки, ограбленный, ошельмованный своим искусством, превращающийся в лысого испуганного дядечку в косо сидящей куртке.
"Они напились сладкого вина," - конечно, и эти, медные, тоже, и он, их поглаживающий звуками, уходя, погладит кого-нибудь рукой. Вот девушку-птичницу, например, здешнюю Персефону. Рабочий-молотобоец, все глубже врывающий Аид, конечно, ревнует.
***